Неточные совпадения
Приближение
поезда всё более и более обозначалось
движением приготовлений на станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов и служащих и подъездом встречающих. Сквозь морозный пар виднелись рабочие в полушубках, в мягких валеных сапогах, переходившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика на дальних рельсах и передвижение чего-то тяжелого.
Бьет час; слышится сигнальный свист;
поезд близко. Станция приходит в
движение: поднимается шум, беготня, суета. В моих ушах, словно перекрестный огонь, раздаются всевозможные приветствия и поощрения. Дурак! разиня! простофиля! фалалей! Наконец, я добираюсь до вагона 2-го класса и бросаюсь на первую порожнюю скамью, в надежде уснуть.
Стулья на этот раз усиленно застучали. В зале произошло общее
движение. Дорожный телеграф дал знать, что
поезд выехал с соседней станции и через двадцать минут будет в Бежецке. В то же время в залу ворвалась кучка новых пассажиров. Поднялась обычная дорожная суета. Спешили брать билеты, закусывали, выпивали. Стыд — скрылся. Мы с Глумовым простились с Редедей и выбежали на платформу. Как вдруг мой слух поразил разговор.
За ночь слухи о том, что с
поездом прибыл странный незнакомец, намерения которого возбудили подозрительность м-ра Дикинсона, успели вырасти, и на утро, когда оказалось, что у незнакомца нет никаких намерений и что он просидел всю ночь без
движения, город Дэбльтоун пришел в понятное волнение.
На платформе раздался продолжительный звонок, возвещавший отход
поезда с ближайшей станции. Между инженерами произошло смятение. Андрей Ильич наблюдал из своего угла с насмешкой на губах, как одна и та же трусливая мысль мгновенно овладела этими двадцатью с лишком человеками, как их лица вдруг стали серьезными и озабоченными, руки невольным быстрым
движением прошлись по пуговицам сюртуков, по галстукам и фуражкам, глаза обратились в сторону звонка. Скоро в зале никого не осталось.
Литвинов едва устоял на ногах, едва не бросился к ней… Но та волна, которой он отдался, взяла свое… Он вскочил в вагон и, обернувшись, указал Ирине на место возле себя. Она поняла его. Время еще не ушло. Один только шаг, одно
движение, и умчались бы в неведомую даль две навсегда соединенные жизни… Пока она колебалась, раздался громкий свист, и
поезд двинулся.
В вагон входили и выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я, с самого места отхода
поезда: некрасивая и немолодая дама, курящая, с измученным лицом, в полумужском пальто и шапочке, ее знакомый, разговорчивый человек лет сорока, с аккуратными новыми вещами, и еще державшийся особняком небольшого роста господин с порывистыми
движениями, еще не старый, но с очевидно преждевременно поседевшими курчавыми волосами и с необыкновенно блестящими глазами, быстро перебегавшими с предмета на предмет.
Изредка он выйдет из вагона и лениво пройдется вдоль
поезда; остановится он около локомотива и устремит долгий, неподвижный взгляд на колеса или на рабочих, бросающих поленья на тендер; горячий локомотив сипит, падающие поленья издают сочный, здоровый звук свежего дерева; машинист и его помощник, люди очень хладнокровные и равнодушные, делают какие-то непонятные
движения и не спешат.
Кончилось все это тем, что он представил своему начальству такую схему
движения пассажирских и товарных
поездов, которая совмещала в себе и простоту, и наглядность, и многие другие практические удобства.
Только что послышался
поезд саней его, настежь распахнулись ворота широкого двора, и в доме все пришло в
движение.
— Этого уж я не знаю. Нас же принимают теперь за кондукторов! Намедни начальник
движения на здешней дороге идет, знаете ли, в своей инженерной шинели, по-нынешнему без погонов, а какой-то генерал и кричит: «Кондуктор, скоро ли
поезд пойдет?» Вцепились! Скандал! Об этом в газетах нельзя писать, но ведь… всем известно! Шила в мешке не утаишь!
Ни его шагов, ни даже хлопанья двери не было слышно за грохотом
поезда, но вся его смутная, расплывающаяся фигура с торопливыми наступающими
движениями произвела впечатление мгновенного, резко оборванного вскрика.
Нам рассказывал это ехавший в нашем
поезде мелкий железнодорожный служащий, в фуражке с малиновыми выпушками. Все жадно обступили его, расспрашивали. Впервые мы увидели представителя, осиянного всемирною славою железнодорожного союза, первым поднявшего на свои плечи великую октябрьскую забастовку. У него были ясные, молодые глаза. Он с недоумевающей улыбкой говорил о непонимании офицерами происходящего освободительного
движения, рассказывал о стачечных комитетах, о выставленных ими требованиях.
Второй день у нас не было эвакуации, так как санитарные
поезда не ходили. Наместник ехал из Харбина, как царь, больше, чем как царь; все
движение на железной дороге было для него остановлено; стояли санитарные
поезда с больными, стояли
поезда с войсками и снарядами, спешившие на юг к предстоявшему бою. Больные прибывали к нам без конца; заняты были все койки, все носилки, не хватало и носилок; больных стали класть на пол.
Из штаба нашего корпуса пришел приказ: обоим госпиталям немедленно свернуться и завтра утром идти в деревню Сахотаза, где ждать дальнейших приказаний. А как же быть с больными, на кого их бросить? На смену нам должны были прийти госпитали другой дивизии нашего корпуса, но
поезд наместника остановил на железной дороге все
движение, и было неизвестно, когда они придут. А нам приказано завтра уходить!
Довольно красивое здание вокзала всегда представляет пустыню: нет обычного на железнодорожных станциях
движения, не видно встречающих, сторожа, носильщики и лакеи при буфете апатично двигаются по платформе и вокзалу даже при приближении пассажирского
поезда, прибывающего, впрочем, всего один раз в сутки, в ранний час утра.
Ему страшно, безумно захотелось побежать вослед за умчавшимся
поездом, и он даже сделал порывистое
движение вперед.
Движение по Сибирской дороге, теперь преимущественно воинских
поездов, огромное.
Напрасно он пытался убить нескончаемые часы, стараясь заинтересоваться ходом
поезда, следил за каждым
движением паровоза, наблюдая как отражались солнечные лучи на окнах вагона, но он не мог забыться и думал только о ней.
Поезд Екатеринбурго-Тюменской железной дороги прибыл к конечному пункту своего
движения — в Тюмень. Это было в последних числах июля 188* года, в семь часов утра по местному времени. День был воскресный.